| [Вернуться обратно] |
(С) Нина Лескова, 2002 |
Ревнители, хулители мои,
Ну что вы знаете о страсти и любви,
Когда меня над бездной поднимало -
Я чуяла как Зверь и как Создатель знала,
Что лишь Любовь и Страсть всему начало.
Над нами сияла бездонная высь,
Мы с помощью Божьей туда забрались.
И что же? Пока на нее мы неистово лезли
Под нами открылась бездонная бездна.
В моей душе туман, дурман, обман
и чистота,
Любовь, надежда, свет и высота,
и бездна.
А Вы зачем в нее полезли?
И что хотели вы увидеть там?
Но вот один последний перевал,
Затем я поднимусь на плато,
Потом нелегкий путь обратный -
Но душу, горы, я оставлю вам.
Там у хребтов, у горных водопадов,
Где белизной безмерною маня,
Мне часто снег на душу падал,
Но нега снега берегла меня.
Там валуны хранят тепло былое,
Там нет обмана и разбоя,
Там талисман возьму - охапку снега,
И в город упаду с разбега.
Пусть нега снега бережет меня.
Коснешься тихо моего плеча,
Нет не уйдешь сама смахну с ладони,
И закушу как прежде удила,
Ведь я скакун – не цирковая пони.
Но мирром запах губ и глаз твоих
И ладаном твои ладони,
И я Мадонной к алтарю,
Молитвою к чужой иконе.
Вот ты ушел и меркнет гаснет свет,
Душа и тело все во мраке тонет,
Вдруг оказалось только стены, окон нет,
Закрыта даже дверь в рассвет,
И из щелей несет безжизненным покоем.
Не уходи, Божественный мой свет,
Коль нет Любви - Надежде места нет,
И Вера в гости не заходит,
И холод подступает к шее,
И капли крови падают на холст,
И за спиной привратники в ливреях
Уже готовят ржавый гвоздь.
Приметы осени читаю -
таю,
А магию постичь их не могу,
То птицей белой в облака взлетаю,
То Дафной каменею на бегу.
Быть может ты - последняя страница,
Перелистнуть тебя - слаба десница.
Как образ твой прекрасен и печален,
Ловлю, ловлю, ловлю твой лик прощальный,
Ни уловить, ни надышаться не могу.
Я на снегу.
Ни радости побед, ни жажды обладанья,
Ни трепета ночного ожиданья,
А лишь бездонная, безмерная тоска,
И в горле ком и струнка у виска.
Звенящая на яростном фальцете,
И душу рвут страстные звуки эти,
Но крылья есть, несущие над бездной,
И чаша есть с напитком неизвестным,
И надпись на кольце сияет рядом,
Я пью из чаши с вожделенным ядом,
И забываю все свои влюбленности,
И постигаю
Высший смысл любви в её неразделенности.
Март-апрель, 2001
За все тебя прощаю Пилигрим,
За то что мною ты любим,
За то что тело отдаешь другим,
Не мне подаренные ласки,
За то что был ты молчалив как мим,
Когда я так ждала хотя б короткой сказки,
За то что даже не могла сказать тебе,
Что значишь ты в моей судьбе,
За то что ты тоскою бесконечной,
Всегда гоним по жизни будешь странник вечный,
За то что ухожу, за то что в сердце ты храним,
За все тебя прощаю Пилигрим.
Моя неутоленная любовь,
Мой свет в ночи и яростная боль.
Весна, 2001
Шафрановый с сиренью вечер,
Мне тихо лег на грудь и плечи,
И капля пурпура лучом последним догорала,
И полная взошла луна,
И пряный запах флоксов из окна,
Акафистом вдруг строчка зазвучала…
И нет конца пути, а есть всему начало,
Шафрановый с сиренью вечер,
Что так томит и грудь и плечи,
И капля пурпура, что в кровь упала,
И пряный запах флоксов из окна,
И полная холодная луна,
Что в бездну двери открывала…
И нет конца пути, а есть всему начало.
Порог
Не чую ног
Вхожу
Еще без слов
Улыбка из цветов
Каков
А на строение не ах
В твоих глазах печаль и страх.
Всему начало дверь,
Открылась мне она,
Пастушка-девочка стояла у порога,
Одета просто, но нисколько не убого.
Я вопрошаю: «Девочка кто ты?»
Она молчит и улыбается в цветы.
Ты так мила, проста, чиста,
Попробую узнать я имя,
Но не могу я разомкнуть уста,
Уже предчувствием томима.
Прошу тебя уйди, оставь меня,
Молю пройди незванная ты мимо,
Здесь у меня покой и тишина,
Она стоит столпом, неумолима.
Бежать. Но шаг на встречу делает она.
Что чувствую? Ты жало мне вонзила,
И разлила елейный яд.
Я и Она уже неразделимы.
Как больно, яростно и сладко,
Звериная живет во мне повадка,
И мудрость озарения дана,
Я соткана из яда и огня,
Я распадаюсь, я себя теряю,
Но силу вещую, пространство обретаю,
Исчезли дом, и дверь, и стены,
Но не ищу я им замены,
И шалая срываюсь с тротуара,
И об одном - не загаси свечу,
И не являйся в сны мои кошмаром,
Не яблоком я облаком лечу.
Уже божественны и взлеты и паденья,
Неведомы ни страх, ни сожаленья.
Во мне уже бессмертная Мария,
Перед распятьем с богом говорила,
И от нее один урок -
Мне лучик яростный в висок.
И я покинула пространства шара,
Во мне иная тема зазвучала,
И новое пространство пирамида,
Я не Мария, я - Изида,
Сметающая все, что чует на пути,
Чтобы возлюбленного снова обрести,
И руки окунает в вечность,
И на ладони - бесконечность !..
И ощущение пути,
О Господи, позволь его пройти.
Не говори мне горькие слова свои,
Что не достоин ты моей любви.
Когда я Финистом лечу в твое окно,
Как больно ранят эти звуки,
К тебя протягиваю руки,
А иглы слов вонзаются в чело.
Не говори, прошу не говори,
Молчанье-золото сегодня подари,
И может я касанием своим,
В союзники беря глаза твои и руки,
Смогу развеять все сомнения твои,
И не услышу больше эти звуки.
Не говори прошу, не говори.
Разговор за соседним столиком:
1й голос: Как провел ночь?
2й голос: Дорого…
1й голос: За любовь надо платить.
Прости, любовь моя, прости,
Не знаю как тебя спасти,
То пламенем ты мечешься в ночи,
А то банально, но золой в печи,
То змейкой свернувшись у ручья,
Отчаянно почуяв, что ничья.
То не цена, прелестнейшие дяди,
Хочу сказать на вас не глядя.
А знаете, чем за любовь платила,
Подруга и сестра моя Далила?
И ту же цену Клеопатра попросила,
И ту же цену отдала,
Когда сама к груди своей прижала,
Змеи тонюсенькое жало,
И вдруг обжег холодный язычок,
Готова ль я платить такую цену?
Готова! Если ты принять её бы смог.
Еще пример Поэт и Натали,
Он тоже дань свою отдал любви,
Когда её совсем не стало.
Но лишь тебя божественный мой Данте,
(Её ты цену тоже знал)
Хочу спросить: любовь аллегро?
Просто краткое анданте?
Или трагический финал?
Как эту ярость боль и муку,
Мне переплавить в силу звука,
Постигну ль я, что ты познал,
Хотя ответ конечно знаю я сама,
Да и любовью не зовется то, чему лишь грош цена.
Простите, я не умерла,
Рывком из внутреннего круга,
И только Муза - моя верная подруга,
Еще хранила и вела.
Распластанная я спала.
Не может умереть земля,
Она лишь только силу обретает,
Когда во тьме холодная одна.
Но зерна брошенные в зиму,
Ростком красивым проросли озимым,
И наяву плечом легла нет не рука – горячая строка.
Наперсница, сестра,
хранитель - Муза,
С тобою дышится и пишется легко,
Пусть даже кровью - не коровьим молоком.
Исчадье ночи, светоч дня -
Несносное творенье,
Очами смотришь на меня -
То немь, то озаренье.
То выжигаешь без огня,
Из зноя в полымя меня,
Потом весь путь обратно,
И смотришь бесовато -
Что мол, не виновата.
Исчадье ночи, светоч дня -
Сладчайшее творенье,
Очами смотришь на меня -
То немь, то озаренье.
Ну что ты смотришь с укоризной,
Вчера лишь лебедью плыла
И даровала два крыла,-
А ныне - даже взгляд сплошная тризна.
Вчера полет мне даровала
И диктовала, диктовала
Да так, что я писать не успевала,
А ныне сомкнуты уста.
А ныне старою иголкой патефонной,
Мелодией и звуком не знакомым,
Прохладою казенных комнат,
И холодом мне с каждого листа.
Где мед, что янтарем мне на уста?
Что так струился медленно во мрак,
Чеканил ритм, и делал тверже шаг,
И падал в лоно белого листа.
Я о глотке
воды прошу,
Не залпом, медленно вкушу,
Не надо бурь и ливней грозовых,
Глотка достаточно из рук твоих.
А нет воды – то дай вина,
Коль молодое – то до дна,
Ах кто его не любит и не пьет,
И в честь младую праздник каждый год.
Они не дороги, да и легко пьянят,
Но послевкусия тончайший аромат,
Что на губах и на душе оставят след,
Им не доступны друг мой нет.
Такой божественный букет,
Лишь только время раскрывает.
Хочу отведать Шардоне и Эпиней,
С ладони трепетной твоей,
А можно немладого мне Шабли,
Оно и маслом и орехом освежит уста мои,
Коль их отведать мне не дашь,
Налей мне раритетный Эрмитаж,
А если просто, без особого искусства -
То дай веселого Ламбруско,
Коль нет вина – тогда мне водки русской,
А водки нет – вкушу крепчайший бренди,
Что помогает не одной беседе,
А можно и напористый шотландский виски,
Хотя мне запахи его не близки,
Но лучше коньяка отведать дай мне вкус
старинный…
Что хочешь дай,
Но не давай мне уксус винный
Северный город, далекий и близкий,
В бархате неба жемчуга низка.
Божьим касанием весь озаренный,
Светом и тьмой на века разделенный.
Родиной малой и третьей столицею,
Смотришь ты окон пустыми глазницами.
Кровью невинною выстрадан, выстроен,
С небом свинцовым неистово близким.
Зеки и вохра, суки и голубь,
Лебедь с волчицею, сытость и голод.
Сучие семя с невинным помешано,
Инок святой, ты, и падшая женщина.
Денежкой манишь и платишь сторицею,
Горло сжимая холодной десницею.
В руки одним – неразменным ты рубликом,
В руки другим – ты лишь дыркой от бублика.
Нет для меня ты не станешь иконою -
Кобальтом синим за рамой оконною.
Северный, царственный, будничный город,
Только таким ты мне близок и дорог.
Как хочешь назови меня,
Любое можешь дать мне имя,
Но лишь не сравнивай с другими.
Не сравнивай меня с сестрой моею старшей Анной,
Святою грешницей и богомолкой окаянной,
Нет я не Анна, и не птица вещая Марина,
Другое от рождения дано мне имя.
Я женщина, я грешница, святая.
Я тоже цену и любви, и страсти знаю.
Наверно в детстве, самого пути начале,
Не мать с отцом, а Музы колыбель качали,
Чтобы потом в не лучший жизни миг,
Я вспомнила их чистый слог и стих.
Ну а чуть позже, ночью майской,
Меня околдовали звуки птицы курской райской,
И стрункой зазвенели у виска,
Чтоб по свету гнала меня тоска.
А августа багряные зарницы,
Прокрались в кровь, преодолев ресницы,
Ну а потом степной дурман, полынь и ковыли,
Вскормили сердце для неистовой любви.
Как хочешь назови меня.
Я для тебя могла бы быть Ювентой.
Увенчанной одной лишь только лентой.
Согласна я на кроткое Даная,
Что в заточении жила страдая,
Но чтобы изредка спадала одиночества завеса,
И обретала своего Зевеса.
А хочешь назови меня Юноной,
Богинею единственной, законной.
А можешь волоокой и ревнивой Герой,
Большою умницей, но и большою стервой.
Селена, Ника, Геба, Мнемозина.
Любое можешь дать мне имя,
Но лишь не сравнивай с другими.
А лучше, мой желанный друг,
Укатай шлейфом глаз своих и губ
(И даже бесконечностью разлук),
Чтобы к тебе и парусом и Волховою,
Прийти с закатом - улететь с зарею,
Когда нутром я вдруг почую бурю,
Меня не окликай и не зови
(Сама примчусь, тоскуя по твоей любви),
И не кричи мне вслед, что это только снится,
Ведь не услышу я слова твои,
Я в это миг степная одинокая волчица.
Ноздрями чующая и полынь, и ковыли,
Зрачками желтыми - багряные зарницы,
Что пурпуром, горят в моей крови.
О как мне сладок этот дикий мед,
Этот взлет из внутреннего круга,
Пусть сзади шепчутся, что все безумством отдает,
Ты вспомни надпись на кольце, что все пройдет.
Почувствуй ты, что чувствует она,
Нет не любовница и не подруга, не жена,
А та, что по степи широкой мчится…
Как хочешь назови меня,
Любое можешь дать мне имя,
Но лишь не сравнивай с другими.
Как я плакала нынче во сне,
Убивали степную волчицу,
Как такое привиделось мне!
Как такое могло мне приснится.
Не убили её наповал,
Не попали ей в лоб или в шею,
И на быстром бегу не догнав,
Не порвали ей сонных артерий.
А немножечко шкуры содрав,
Что-то в сердце степное влепили,
Так что милые запахи трав,
Её рану уже не лечили.
Не убили её наповал,
Что-то острое в сердце вонзили,
И немножечко шкуры содрав,
Умирать её в степь отпустили.
И от боли такой обессилев,
Она пала в ей милой степи,
Мухи тело её облепили,
Только кто-то шептал ей - терпи.
А глаза, ах какие глаза
На меня в те минуты смотрели,
И вселенская боль и тоска,
Что жила в них с степной колыбели.
Как летела она, как неслась,
Отлежавшись в ей ведомой яме,
За добычей тихо кралась
И дышала она ковылями.
Как летела она, как неслась,
Полнолуние душу слепило,
И не делала в зиму запас,
И все думала пуль не отлили.
Как могла подпустить чужака,
Что нанес, пусть и нехотя рану,
Была слишком великой тоска?
Или может объелась дурмана?
Но скажи, что тебя подвело,
Может стало подруга старее,
Что и верхним и нижним чутьем,
Ты в охотнике чуяла зверя.
Кто смертельную рану нанес,
В ком отчаянно чуяла волка,
Был наверное охотничий пес,
Полукровка он был, полукровка.
Ах степная подруга моя,
Как зияет мне рана твоя,
И саднит мне неистовой болью,
Если можешь вставай, залижи,
Залижи её волчьей слюною.
Ах как плакал, даже не верю,
Убивали степную волчицу,
Что охотника спутала с зверем,
Как такое могло мне приснится.
А быть может здесь промысел есть,
Сон не может ведь быть слишком долгим,
С кровью чище слагается песнь,
И другая споет её волку.
А быть может её я спою
………………………………
………………………………
………………………………
Я лежала все ж так не поняв,
Убивали степную волчицу,
Ах, как горестно плакала я
И гадала, что явь, а что снится.
Провела я по телу рукой
И сраженная яростной болью,
Поняла что под левым соском
Истекаю я алою кровью.
Я лежала в слезах и в бреду,
Я лежала в кровавой постели,
Ах как ныло, саднило в груди,
Только б мухи насесть не успели.
Ах первая любовь, цветочная пыльца,
Ты кровь к лицу,
Ты кровь с лица.
Ты лишь предтеча утренней зари,
Ты ласточка в лазоревой дали,
Ты первый, робкий промысел Творца.
Последняя – ночные фонари,
И обжигающий огонь в крови,
Неясное предчувствие конца,
Ты мед к лицу,
Ты лед с лица.
Ты astrum, звездная пыльца,
Ты высший промысел Творца.
Он также озаренно страстен был,
Когда не Землю, а Двоих творил.
А что меж Вами?
Смутно светоч дня,
Что согревал, но не обжег меня,
Не помню этих теплых дней моих,
Лишь только первый и последний миг.
От яблока я откусила чуть-чуть,
Не змий, а сама виновата,
О как же божественно сладок был вкус,
И как же горька мне расплата.
Одна и отнюдь я не в райском саду,
И даже «Копейку» закрыли,
Но где же найти этот сладостный фрукт,
Или искусителя змия.
На улице только немытый абрек,
Он гордо торчит у пригорка,
Где только арбузы, арбузы и «мент»,
И мусор - арбузная корка.
Кому то наверное сладок арбуз,
А мне же арбуза не надо,
Хочу я отведать и лучше не раз
Тот фрукт, что из райского сада.
Зачем же я ела запретный продукт,
Уж лучше не знать его вкуса,
Скажу тебе честно, надкусанный друг,
Боюсь я слюной захлебнуться.
Как я гадостно болею
Без тепла и без любви,
И растут на мне обиды,
Как поганые грибы.
Когда я тебя не вижу,
У меня на сердце грыжа,
А когда тебя я вижу -
У меня мозги, как жижа.
Я конечно понимаю,
Что ты мне их размягчаешь,
Одного не знаю я,
Что же ты любовь моя?
Вот сижу я и гадаю,
Миксер или спорынья.
Злые мысли прочь гоню:
Уходите гады,
Как сегодня я добра –
Аж до беспощады.
Как сегодня я добра:
Слово – крест из серебра,
Слово – кол осинов,
Не по злобе я вгоню,
И не в грудь, а в спину.
Это ж я тебя лечу:
Серебро – лекарство,
Слово к спинке примочу
(Доверяй мне как врачу),
Глядь – и боль погасла.
Как же я к тебе добра,
Ты не видишь что ли?
Что ж ты корчишься, родной,
Отбиваешься ногой -
Неужели больно.
Это ж я тебя любя,
Это же я пользы для -
Польза вся невкусна,
Это ж я не для себя
В спину бью тебя долбя -
Это ж для искусства.
И слово твое и молчанье,
И профиль ложится строкой,
Ты дар, и мое наказанье,
Откуда ты взялся такой.
С глазами, что светом Тибета,
Мне черной всходили луной,
Манили, поили, дурманили,
Дверь в мир открывали иной.
Где нет ни жары и ни холода,
Лишь трепет божественный есть,
Там все одинаково молоды,
Там чисто слагается песнь.
Там все одинаково правы,
Ни жажды, ни голода нет,
И ветвью златою и лавром,
Увенчан там каждый поэт.
Там реки и горы прекрасны,
Но всех там прекрасней одна,
Когда на нее поднимаюсь,
То падает с глаз пелена.
И все очень просто и ясно,
И даль бесконечно чиста,
Но долго бродить там опасно,
Привязчива та красота.
Чуть дольше и нету возврата,
Страна та великий дурман,
Словами и рифмой богата,
А может все это обман.
Глаза что со светом Тибета -
Моя путеводная нить,
Позволили мне до рассвета,
В стране этой дивной бродить.
Ноя не хочу там остаться,
Не нужен мне хладный покой,
Глаза что со светом Тибета,
Меня возвращали домой.
Дождь. Холодно.
Еще зеленые акации,
Но холод в сердце мне закрался,
Как будто нету больше тем.
Как холодно.
Слезами плачет осень на стекле,
Березы желтые тоскуют о тепле,
И просят птиц не улетать, остаться.
Случайный лучик,
Первая снежинка,
Зима крадется невидимкой,
И шаром Рождества горит в моей душе.
Впервые нет, не страшно, холодно остаться мне одной.
Рождественским хрустальным шаром
Во мне иная тема зазвучала
И окатила благостной волной.
Во мне всегда жила тоска и
грусть,
Но чтобы так мне вкрадчиво саднило?
Впервые просто я могу сказать - любила,
Но состоянья этого еще чуть-чуть боюсь.
Там где вчера алел кровавый мак
-
Сегодня гладкая, холодная равнина,
И даже мысли нет, что сделал что-то ты не так,
Когда я о глотке воды молила.
Не знаю, может отгорела,
отбыла,
Быть может это сладкий запах смерти тела,
Банально просто, знаю, что любовь всегда права,
Когда парит и даже если улетела.
И все слагается легко и просто,
Неужто я живу в дурманной той стране,
В которой раньше я была лишь только гостьей,
И колокол в миру звонит по мне.
И колоколом звуки долетают,
Обрывки фраз, и слов, и лиц,
Лишь светом мне божественным Тибета,
Любимого глаза из под ресниц.
Мне даже не нужны его слова,
Не знаю стала ль я старее иль мудрее,
Его глаза не путеводная звезда -
Они мне парусом, нет знаменем на рее.
Душа парит хрустальным шаром,
нет - луной,
Луна повисла тоже шаром,
И та что мне вчера дорогу уступала,
Упрямо встала предо мной.
Не гонится она и не крадется,
А просто изредка глядит в мои слова,
И знаю я, покуда строчка льется,
Живая я,
живая,
жива,
жива.
Сгореть бы в кострах Каталонии,
Иль в тьме монастырской пропасть,
Тогда бы уж точно смогла бы,
Колец больше рыжих не красть.
Сгореть бы в кострах Каталонии,
Иль в тьме монастырской остыть,
А мне как Варраве распятой,
С тобою еще говорить.
Ты слышишь, я больше не плачу,
Ни боли, ни радости мне,
Глаза, что со светом Тибета,
Лишь изредка, мельком, во сне.
Царапнут случайно подушку,
И строчкой на лист упадут,
Их Хронос наверное прячет,
Хранитель и наших минут.
Светлы и чисты мне одежды,
На плечи легли, как свинец,
Еще же чело украшает,
Любви моей грешной венец.
Я ноги уже омываю
В холодной осенней росе,
Отчетливо так понимаю,
В любви я терновом венце.
Сгореть бы в кострах Каталонии,
Иль в тьме монастырской остыть,
А мне как Варраве, распятой,
С тобою еще говорить.
Светает.
Музыка Святая
Откуда-то Явилась Вдруг.
И отовсюду: из трюмо, кровати,
кресел,
Из развергающихся чресел,
Идут Слова.
Им даже сборщицы не надо,
Они уже как-будто знают свой порядок,
Его Я повторю.
Я только тихо прошепчу -
Как будто эти Знанья заучу,
Заре, бумаге и ночному фонарю.
Светло. И все: Заря упала,
Слова легли,
Я засыпала.
Мадонна в Люблино явилась мне,
Прозрачной глыбою часов явился Пушкин,
И Натали – прекрасною Кукушкой,
Со Лба Поэта вдруг спорхнувшей,
Прокуковавшей почему-то мне.
Под чуть неполною Луной
Твои глаза - мне Пятницей страстной,
Под полною - Пурпурно Страстной,
Дорогой за ограду – Виноград
За безобразие и безразличие преград,
Любовь – Голубкою Прекрасной,
И снежным комом – Тишина
Я лишь снежинка в этом коме,
Гвоздем ты ржавым в Моем Доме,
Любви объявлена Война,
И мускусу и сладостной Истоме.
Черница Я,
Здесь постриг узаконен,
Я в Коме
Говорю:
«Я здесь Одна,
Здесь нет Любви,
Я остываю,
Любви объявлена Война
Любовь – Канва для Беззаконий.»
Обитель облаков – Душа
И полчищами Тамерлана
Опять Глаза
И полон так желанен,
И благовонием – Мороз,
И цифра Пять – букетом Алых Роз,
И каждый мускул в сладостной Истоме,
Авто – последнее купелью для Мадонны,
И Пятница - букетом Белых Роз
Венком воскресным для меня Воскресла.
Воскресшему иная Жизнь Дана.
Любовь – Канва для всех Творений и Законов.
Всему даны здесь Имена.
И Литерою - Письмена.
В моем доме нет сегодня окон -
Окна заколочены теперь.
Пусть моя душа в потемках сохнет,
Коли тошно будет -
Пусть как все, шагает через дверь.
А то ишь, повадилась шалунья,
Ждет тоскливо сидя у окна,
Только наступает полнолунье,
Шасть в окно - и нет её,
И где она?
А потом приходит на рассвете:
Голодна, устала и томна,
И зачем мне ожиданья эти
У раскрытого в безумие окна.
А потом еще чего-то вспомнит
Так, что тело пробирает дрожь,
Не хватает что ли тебе комнат,
Врешь голуба, больше не уйдешь!
А она все гладит подоконник,
А она глядит куда-то Вне,
И все шепчет, шепчет голосом мне томным,
Льет слова раствором мне бетонным:
Об одном – о запертом окне.
Не пей воды ты с моего лица,
В ней споры есть, что бесконечно древни,
Не лечат их ни снадобье, ни время –
Болезни этой нет конца.
Когда-то их мне даровала Гея,
Когда по лугу бегала босой,
Их Эрос орошал, хранил Старик с Косой,
Эрэб и Никта прятали до время.
От них не спрячешься ты под уютный быт,
Под суетность любых профессий,
От них лечили множество конфессий.
А зараженный все равно был болен иль убит.
Не пей воды ты с моего лица,
В ней споры есть, что бесконечно древни,
Не лечат их ни снадобье, ни время –
Болезни этой нет конца.
И падал дождь, так в зиму неуместно,
По городу гуляла суета,
Мне в городе моем тоскливо стало вдруг, и тесно,
И холодно,- моя душа или его пуста.
Реклама зазывала суетливо,
Навязчиво сулила сразу все и всем:
Духи, машины, шоколад, меха и пиво -
Зубато щерилась, давясь богатством тем.
Но желтый ангел, как бы ниоткуда,
Из полуосвещенного моста…
Какое маленькое, желтенькое чудо -
Живое, не с рекламного щита.
Подошвы толстые, чуть стоптанных ботинок,
Пушистый локон золотист,
В пакете желтом и прозрачном - мандарины,
И желтой шапочки смешной с помпоном лист.
И пес безродный ангелу махал хвостом,
И ангел плыл, неспешно, над мостом,
Он бережно держал безделицу в руке:
Звезду стеклянную для новогодней елки,
(Наверно к празднику он шел безумно долго,)
Но как же улыбался он звезде,
И весь светился. Я забыла обо всем,
И замерла, и вздрогнула. Потом,
Когда видение уже исчезло.
Как в городе моем безумно много места!..
Плыл запах мандаринов над мостом.
|
(С) Нина Лескова, 2002 |